***
В голубом прозрачном крематории
Лёгкие истлели облака,
Над Невою солнце Евпатории,
И вода светла и глубока.
Женщина прекрасная и бледная
У дубовой двери замерла,
Сквозь перчатку жалит ручка медная,
Бьёт в глаза нещадный блеск стекла.
"Милое и нежное создание,
Я сейчас у ног твоих умру,
Разве можно бегать на свидание
В эту нестерпимую жару?
Будешь ты изменой и утратою
Мучиться за этими дверьми,
Лучше обратись скорее в статую
И колонну эту обними!"
Дверь тяжёлая сопротивляется,
Деревянный тёмно-красный лев
От широкой рамы отделяется
И увещевает нараспев:
Он и сам меняет очертания,
Город с длинным шпилем золотым.
Дождь над Темзой, север - Христиания,
А сегодня виноградный Крым!
Скоро осень и у нас, и за морем,
Будет ветер над Невой звенеть,
Если тело можно сделать мрамором,
Ты должна скорей оцепенеть!
Всё равно за спущенными шторами
Он совсем не ждет твоих шагов,
Встретишься с уклончивыми взорами
И вдохнешь струю чужих духов.
Женщина к колонне приближается,
Под горячим золотым дождем,
Тело, застывая, обнажается,
И прожилки мрамора на нем.
Будет он винить жару проклятую
И напрасно ждать её одной,
Стережет задумчивую статую
У его подъезда лев резной.
***
О, кто, мелькнув над лунной кручей,
Встревожив облачную стаю,
Летит к земле звездой падучей,
И крылья воздух освещают.
Нырнули в бездну голубую
Домов чудовищные тени,
С трудом дыша, на мостовую
Упал и гаснет лунный гений.
Привыкший в небе к бездорожью,
Он на торцы ступить не может,
Его знобит предсмертной дрожью,
К нему торопится прохожий.
Вот вспыхнул, вот померк от муки
Безглазый, сморщенный калека,
И жадно голубые руки
Цепляются за человека.
Прохожий полчаса возился,
Как будто сделанный из ваты,
Вставал калека и валился,
"А ну тебя, сморчок крылатый!"
На Спасской флигелек кирпичный
И дворник у ворот зевает,
Жена напрасно суп черничный
На примусе разогревает.
Прохожий, уходи скорее...
"А жалко, что городовые
Повымерли", - и вдруг на шее
Он слышит пальцы голубые.
Растаяли дома сначала,
Как дым разлуки на перроне,
Растаял мост, вода канала,
Нагие отроки и кони.
Зачем луне душа живая?
Жену давно долит дремота,
И дворник, сотый раз зевая,
Встает чтоб затворить ворота.
***
Тёплое сердце брата укусили свинцовые осы,
Волжские нивы побиты желтым палящим дождем,
В нищей корзине жизни — яблоки и папиросы,
Трижды чудесна осень в белом величьи своем.
Медленный листопад на самом краю небосклона,
Желтизна проступила на теле стенных газет,
Кровью листьев сочится рубашка осеннего клена,
В матовом небе зданий жёлто-багряный цвет.
Жёлто-багряный цвет всемирного листопада,
Запах милого тленья от руки восковой,
С низким поклоном листья в воздухе Летнего Сада,
Медленно прохожу по золотой мостовой.
Твёрже по мёртвым листьям, по савану первого снега,
Солоноватый привкус поздних осенних дней,
С гиком по звонким камням летит шальная телега,
Трижды прекрасна жизнь в жестокой правде своей.
***
Всю комнату в два окна,
С кроватью для сна и любви,
Как щепку несет волна,
Как хочешь волну зови.
И, если с небом в глазах
Я тело твое сожму,
То знай: это только страх,
Чтоб тонуть не одному.
ЧАСЫ
Пролетка простучала за окном,
Прошел автобус, землю сотрясая,
И часиков легчайшим шепотком
Заговорила комната ночная:
"Секундочки, минуточки лови".
- А если не хочу я, о Создатель,
Такой короткой и слепой любви! -
И пальцы повернули выключатель.
И мгла ночная показалась мне
Небытием, но в чудном мраке снова
Светились бледные, как при луне,
Черты лица, навеки дорогого.
Пройдут как волны надо мной века,
Затопят все мои земные ночи,
Но там воскреснут и моя тоска,
И верные, единственные очи.
***
Цветут видения — так хочешь ты, душа,
Когда же ты молчишь, сиянием дыша,
Сквозят видения нежнее дымки слабой,
И часто в дождь и ветр средь вянущих болот
С глазами жадными, раскрыт широкий рот,
Моя душа сидит коричневою жабой.
***
Е. Люком
Я этим грезил до сих пор,
Ты лучшими владела снами.
Черти последний приговор
Тупыми лёгкими носками.
О, лебединый сгиб руки,
И как заря колен дыханье,
Сереброкрылые значки,
Небесное чистописанье.
Одна душа за всех плывёшь
И каждая душа на сцене
Не помнит ярусов и лож,
Качаясь чайкой в белой пене.
Уже над нежною толпой
В сто тысяч вольт пылают свечи,
И слава солнечной фатой
Покрыла матовые плечи.
***
Синий суп в звёздном котле,
Облаков лимонные рощи,
А на маленькой круглой земле
Едёт жучок—извозчик...
"Погоняй, извозчик, скорей...
Направо... у тех дверей!.."
"Дай-ка сдачи! Ну же, проснись!.."
Фонари у парадного стойла,
Но клячонка глянула ввысь
И хлебнула небесного пойла...
Сдачи? Неуловима, нет,
Еле зримая пыль монет!
Только бы устоять на ветру,
Сдунет, сдунет с земли покатой
В синюю, как море, дыру
С западной каймой розоватой...
Тонет, тонет в котле золотом
Мой извозчик с тонким кнутом?
Вот ещё колея и грязь —
Все следы осеннего плача —
Но мелькнули спицы, взнесясь,
Как комарик пискнула кляча...
Я один на гладкой земле —
Крошка хлебная на столе.
Больше не вздремнет у ворот
Мой неуследимый извозчик,
Звездочёту ли брань пошлёт
В телескоп голодный и тощий?
Чуть приметна колёс стезя...
Верно и в телескоп нельзя?..
Улетай, улетай, улетай!
Устою ли, к дверям прижатый?
Как песчинка сам внезначай
Пролечу по земле покатой,
Словно сахар в горячей мгле
Распущусь в золотом котле.
СОН
Я проснулся, крича от страха,
И подушку и одеяло
Долго трогал руками, чтобы
Снова хобот его с размаха
Не швырнул меня прямо в небо
Или в сумрак чёрной утробы.
Никого с такими клыками
И с такими злыми глазами
Я не видел, о, я не видел,
И такого тёмного леса,
И такого чёрного страха
Я не ведал, о, я не ведал.
Я зажёг свечу и поставил
Трепетно к изголовью...
Чтоб утишить биенье сердца,
Взял трактат о римском праве
И раскрыл его на «условье
Действительной купли-продажи».
Я пошёл и жены, спокойно
Спавшей, волосы поцелуем
Шевельнул и вернулся тихо,
Но едва задремал я, бурно
Зазмеился песок, волнуем
Винтообразным ветром.
Длинношеюю голову скрыл я,
И мою двугорбую спину
Охватило ветром свистящим
И от свиста стал я змеиться
И пополз удавом в долину
И проснулся вновь настоящим.
Но подумал, строгий и гордый:
То далекой памяти море
Мне послало терпкие волны.
Разрывая тела и морды,
Море памяти мне отворит
Настоящее счастье жизни.
|
