***
Под музыку Вивальди,
Вивальди! Вивальди!
под музыку Вивальди,
под вьюгу за окном,
печалиться давайте,
давайте! давайте!
печалиться давайте
об этом и о том.
Вы слышите, как жалко,
как жалко, как жалко!
вы слышите, как жалко
и безнадёжно как!
Заплакали сеньоры,
их жёны и служанки,
собаки на лежанках
и дети на руках.
И всем нам стало ясно,
так ясно! так ясно!
что на дворе ненастно,
как на сердце у нас,
что жизнь была напрасна,
что жизнь была прекрасна,
что все мы будем счастливы
когда-нибудь. Бог даст.
И только ты молчала,
молчала... молчала.
И головой качала
любви печальной в такт.
А после говорила:
поставьте всё сначала!
Мы всё начнём сначала,
любимый мой... Итак,
под музыку Вивальди,
Вивальди! Вивальди!
под музыку Вивальди,
под славный клавесин,
под скрипок переливы
и вьюги завыванье
условимся друг друга
любить что было сил.
АВГУСТ
День стоял, расставив вилы.
Вся трава, как лошадь, пала.
И лежала, как попало,
позабыв хотя бы хруст.
Как над куполом могилы
коршун образует крест.
Рожь ржавела и являла
сухомятку сельских крыш.
Шмель забыл, что он – как улей,
жук забыл, что он – как пуля.
Коршун окружает поле.
Этот коршун съел бы мышь.
***
Стоишь, озираясь, но кто ты и где?
А, впрочем, кто б ни был – везде тебе тесно –
по пояс в младенчески чистой воде,
по пояс в отеческом своде небесном –
над плоской водою торчишь поплавком,
но с кем-то ты связан невидимой леской:
мгновение ока пройдёт, и рывком
взлетишь ты, как дым, за небес занавеску.
***
Ни отца с того света, ни матушки,
ни гонца с того света, ни выходца,
ни письма с того света, ни грамотки,
ни словесного нам челобитьеца.
А и было б письмо стогосветное –
мы читать-то не знаем грамоте,
писарям снести – у нас веры нет:
писаря – богохульцы, пьяницы.
***
Во всех землях всё по земну –
всё в Русее – по небесну:
в небе – солнце, в Руси – солнце,
в небе – месяц, в Руси – месяц,
в небе – звёзды, в Руси – избы,
в небе – тучи, в Руси – вечер:
то-то диво русским людям,
то-то диво русским птицам,
то-то диво русским зверям,
то-то диво русским гадам!
***
Остаётся надеяться лишь
на созвучий безлюдную тишь,
на деревья – дай Бог им ветвей –
на приземистость псковских церквей,
на печной изначальный огонь,
на друг друга родную ладонь
да на небо, где – с веком не в лад –
только птицы да звёзды летят.
***
Удел двоих
любить сквозь грех
сперва на миг,
потом навек —
и вы правы,
когда вдвоем
схватились вы
с небытием.
***
Уж коли из смерти в мир мы
явились, как из-за ширмы,
чтоб жить и достигнуть снова
лишь небытия былого,
то песенка наша спета —
мы выходцы с того света,
мы сами — посланцы смерти.
Но это не так, поверьте.
ДЕТСТВО
Нагревается белый кафель.
Там за кафелем – наш картофель
зашипел... На зелёной стене –
наши трещины в старой краске:
горы, головы, войны, сказки...
И окно начинает синеть –
становиться всё гуще, гуще...
занавески слипаются... Вмиг
исчезает из печки пища,
исчезают из комнаты вещи –
вещь за вещью... и даже спящий
навсегда исчезает в них.
КОЛЬ СУЖДЕНО ВАМ УТОНУТЬ
Коль суждено вам утонуть
в безвкусном и бессмысленном Байкале,
вы долго будете идти, идти ко дну
и не дойдете — далеко
до дна его, до тайников:
пора всплывать. Вас ищут. Далеко ли
теперь до верхних синих волн? — ох, далеко!
Лишь люди с катера на них глядят до боли.
***
Столько нежности сжалось во мне,
столько горькой тоски по тебе я вобрал в свою душу,
что порой удивительно даже,
как ты можешь ещё оставаться вовне,
как ты можешь ещё оставаться снаружи –
на чужбине ноябрьской стужи,
на бульваре пустом с ледяною скамьёй наравне.
***
Страшен город Ленинград:
он походит на трактат,
что переведён с латыни
на российский невпопад.
К людям улицы стоят
корешками золотыми.
Там летают снег и гарь.
Там гарцует медный царь
псевдо-первенец великий
с головою многоликой
над жестянкой невских вод
серых, как водопровод.
В Ленинграде моря нет –
только камни да каналы,
да болот полуподвалы,
да дворцы без эполет –
на ближайших триста лет
море спрятано в анналы.
Но на Невский, как бывало,
вывел даму удалой её валет.
***
И снег завалит всякий путь –
то плоский снег, то снег отвесный,
чтоб не ушёл мороз, отверстый
для всякого, в ком льётся ртуть,
чтоб деревушка в поднебесье,
в мороз ушедшая по грудь,
могла бы, как обоз, свернуть
и сгинуть где-нибудь без вести.
***
Изваяние из звука,
разве это — ты? —
лишь набросок ног и рук и
прочей наготы.
Все подобья лгут, исход свой
обратив в абсурд.
Не бывает в мире сходства:
бесподобна суть.
***
Из леса вышел человек,
он вышел по-людски.
Лежали плеч его поверх
иголки и листки.
Он был непоправимо сед,
непоправимо рус.
И лес глядел ему вослед
насмешливо, боюсь.
Из леса вышел человек
печальный, как ручей.
В карманах, окромя прорех,
ни денег, ни ключей,
ни паспорта, ни адресов,
ни пропуска — на кой? —
он сам был замкнут на засов
улыбочкой такой.
Из леса вышел человек,
веселый... абы как.
В его котомке — смех и грех —
краюха и табак,
бутылка липкого вина
и книжица о том,
как мы из леса, старина,
и снова в лес идем.
***
Удаляясь по аллее
от ночного фонаря,
с каждым шагом все длиннее,
все бледнее тень моя —
так иду я среди ночи —
мне ж навстречь от фонаря
следующего — все короче
тень идет, но не моя.
***
Я бы жил совсем иначе.
Я бы жил не так,
не бежал бы, сжав в комочек
проездной пятак.
Не толкался бы в вагоне,
стоя бы не спал.
На меня б двумя ногами
гражданин не встал.
Я бы жил в лесу усатом,
в наливном саду
этак в тыща восьмисотом
с хвостиком году.
И ко мне бы ездил в гости
через жнивь и гать
представитель старой власти
в карты поиграть.
КОГДА ПРОСНЁШЬСЯ
Я засыпаю на исходе дня.
Крадётся сон в качнувшуюся явь.
Ты здесь ещё? Не поправляй. Оставь.
Когда проснёшься, разбуди меня.
Я засыпаю, мысли приклоня.
Усталость спит, а человек бормочет
и наволочку слюной бессвязной мочит.
Когда проснёшься, разбуди меня.
Я засыпаю. Сплю. И ты – мой сон.
Как звёздный свет бывает невесом,
но в нём не сыщешь внятного огня.
Когда проснёшься, разбуди меня.
Трясётся память. Лягушиный квак –
уже над головой, и это знак
того, что наступает глубина.
Когда проснёшься, разбуди меня.
Вот точка – вот паук всея тенёт.
Она источнику лучи его вернёт.
Гнилушка светит – стало быть гниёт.
Легко: золы с огня спадает гнёт,
и пепел падает, серебряно звеня.
Когда проснёшься, разбуди меня.
Трясётся память. Но кругом – такыр.
Мираж – её оголодавший пир.
Мираж трепещет и вбирает мир:
уже под ним потрескалась земля.
Когда проснёшься, разбуди меня.
Ты здесь ещё. Но ты уже со мной.
Уже рассвет прикинулся страной.
Пойди покличь извозчика с утра.
Мы уезжаем. Едем. Нам пора.
Я слышу. Слышу. Снег идёт. В сенях
стучат шаги. И холодно в санях.
Кругом пирует пьяная родня.
Когда проснёшься
и прояснишься,
как в клубах пепла холка у коня,
когда проснёшься, разбуди меня.
"НЕСЧАСТНЕЙШИЙ"
О, Боже, я несчастней всех!
сойди в мой мрак больничный,
Бог эпилептиков, калек,
юродивых и нищих,
Бог почерневших в небе птиц,
Бог совести нечистой,
Бог пауков и кровопийц,
лжецов и атеистов.
***
Лесная нимфа средней полосы:
ей хвоя сыплется в роскошные власы
с еловой вольной лапы. Паутина
касается удачных черт. Она
литая средь болот – окружена
природы робкой скудными дарами –
грибы, черника... Но зато самой
даны какие бёдра... вечерами –
какая грудь, какие ноги – ой –
искусанные комарами.
***
Средь брёвен медовых
и лавок литых,
застолий дубовых,
радений простых –
добротен, как кринка
с тугим молоком –
я жил бы открыто
и умер тайком.
ДУША МОЯ
Душа моя, откуда и куда ты?
не ты ль во всём на свете виновата?
Кругом года, трактиры, города –
откуда ты? откуда и куда?
Быть может, ты мне в души не годишься?
или сама подумываешь: ишь ты –
меня к себе припутывает плут.
Душа моя, как разминуться тут?
Душа моя! – гулять бы ей на воле.
А мне б её искать, как ветра в поле –
в полях, в которых сколько не паши
минувший тлен, не встретишь ни души.
|
